|
|
По следам Ницше.
"Я постоянно повторяю: Верхний Энгадин
-- самое прекрасное место на свете. Я не так
просто говорю о 'счастье', но думаю, я почти
счастлив здесь", -- писал осторожный Томас
Манн в июле 1950 года.
Спустя полвека с лишним я добирался в
долину Энгадин через Цюрих. Самолет
прилетел вечером, когда поезда в Санкт-Мориц
уже не ходили. Триста километров пришлось
ехать на машине, и доступными глазу
оказывались фонари и огни домов, звезды над
головой да выхваченные фарами деревья. Зато
обратная дорога в Цюрих на знаменитом
Glacier-Express с панорамными окнами вернула тот
восторг, что испытываешь лишь перед океаном
да в горах. Все сверкало и сияло на солнце, а
внизу, под мостами и насыпями, изумрудилась
вода в речках, озерах и похожих на бассейны
водохранилищах, столь часто окружающих
бесчисленные электроподстанции в горах.
Долина Энгадин находится неподалеку от
итальянской границы. Местным языком
считается ретророманский, но разговаривают
на нем сегодня единицы. В ходу немецкий и
итальянский (из Апеннин приезжает большая
часть сезонных сотрудников в местные отели).
Итальянскую фамилию носит и самый
знаменитый художник долины -- Джованни
Сегантини (1858-1899). Он был открыт всем веяниям
эпохи, от символизма до дивизионизма (было
такое стремление разложить свет на его
спектральные части). Музей Сегантини стоит
на склоне горы. Это характерный для 1900-х
годов дом с куполом, построенный по проекту
художника уже после его смерти (собственно,
так должен был выглядеть его павильон на
Парижской выставке 1900 года, но не случилось).
В зале под куполом всего три картины (знаменитый
цикл "Альпы"), а внизу постоянная
коллекция либо выставка.
В каком-то смысле все осталось здесь
неизменным за прошедший век -- и люди, и
пейзажи... Если идти от домика Сегантини по
склону вниз, то попадаешь к музею Энгадин,
типа наших этнографических собраний,
только интерьеры здесь не воссозданы по
частям, а перенесены целиком. Причем есть и
относительно свежие, вроде кухни XVI века, и
совсем старые, как зала XIII столетия. На всем
стоит дата -- и на шкафах, и на посуде, и чуть
ли не на ночных горшках: так заботились о
потомках, чтобы те помнили про связь времен.
Попалась мне и кровать, очень узкая (чем
ближе, тем теплее, объяснил смотритель), с
нарисованным скелетом над нею. Лежишь себе
и анатомию изучаешь. Хорошо хоть, что не по
соседу.
Если оказаться в музее раньше других, то
приходится проявлять настойчивость на
грани настырности: не все двери в залах уже
открыты, и потому надо механически
поворачивать все ручки: вдруг что еще
доступно? Иначе ведешь себя в легендарном
отеле Санкт-Морица Badrutt's Palace, где все, что
нужно, открывают швейцары, а что не нужно --
так уж держи себя в руках. Коллекция отеля
может считаться вполне музейной -- точнее,
это коллекция семейства Бадруттов,
владеющих "Паласом". Бесчисленные
средневековые скульптуры, сцены из жизни
святых и фрагменты церковного убранства (говорят
даже, что "Мадонна" -- оригинал, а не
копия Рафаэля, но это навряд ли) украшают
местные гостиные и бары, которые помнят
Мерилин Монро и Чаплина, Грету Гарбо и
барона Тиссена, Ницше и Юла Бриннера. Любила
Badrutt's и русская знать -- Юсуповы, Трубецкие,
Долгоруковы. Но и сегодня русские
составляют десятую часть клиентов -- правда,
отчего-то они редко попадались мне в
коридорах. Видимо, плескались в бассейне
или пропадали в спа Даниэлы Штайнер,
разместившемся в нижнем этаже. А может, и
кружили в вертолете в горах. Я тоже сел в
скромную по виду птицу, чтобы подняться к
Питц-Палю -- горе, вошедшей в историю кино. В
1929-м кинорежиссер Георг Пабст запечатлел
альпинистские страсти вокруг горы и
буйство ветров и снега в ленте "Белый ад
Питц-Палю" с очаровательной в ту пору
Лени Рифеншталь, а теперь вот за четверть
часа сюда поднимаешься, не ободрав пальцев.
И вид на розовом закате...
Неподалеку от Санкт-Морица -- самая
знаменитая деревня Энгадин Силс-Мария.
Когда-то в ней перебывали все европейские
интеллектуалы, от Германа Гессе до Жана
Кокто. Не только потому, что в Силсе много
лет работал Ницше -- просто деревня
симпатичная и окрестности хороши. Но
сегодня именно домик Ницше привлекает сюда
туристов в первую очередь. В книжной лавке
при музейчике можно углубиться в тексты
философа (на трех языках), а при желании и
снять одну из двух комнаток для работы.
Минимум на неделю, удобства на этаже,
обстановка спартанская -- чем не повод
написать "Веселую науку"? Или
проникнуться истинным положением вещей в
мире: "Требование взаимности не есть
требование любви, но тщеславия и
чувственности".
Но мне вдруг взгрустнулось в сумерках перед
домиком Ницше. Снег еще лежал перед белыми
стенами, и в стороне торчала метла. Надо же,
думал я, направляясь от дверей куда-то вверх
по тропинке, насколько места подобны
отношениям. Только кажется, что сейчас
будешь счастлив, как уже пора расставаться!
И никто не подарит тебе лишней минуты, дня
или года. Или надо все же настаивать на
своих желаниях, отбирая у работы право на
свидание и минуту неги, проводя время с кем
хочется, а не с кем надо. Там, где сумерки
сливаются со стеною дома. Где еще из-под
надвинутой шляпы прохожего мелькнут такие
знакомые обвислые усы?
Окрестности -- едва ли не самое интересное
во всех поездках, они расширяют горизонт и
дарят лишней свободой. В Цуоце (полчаса от
отеля) меня не столько дивные фасады
поразили, сколько тюрьма XVI века. Осужденные
ждали здесь по полгода епископа, который с
шествием регулярно проходил через Цуоц, а
заодно и судил виновных. Их держали по шесть
человек в подвале три на три метра, без
света, среди крыс и пауков. Получив ключ от
тюрьмы в местном турбюро, я тоже полез вниз.
И чуть не застрял на лестнице из-за карманов
куртки, набитых всякими проспектами,
фотоаппаратами и прочим хламом
путешествующего.
Когда в 1864 году в Санкт-Мориц прибыли первые
четыре туриста (как обычно, ими оказались
англичане), у них явно с собой было всего
меньше, да и в деревеньке жило чуть более 250
человек. Сейчас -- около пяти тысяч, и еще
столько же гостей приезжают сюда ежегодно.
От монакской принцессы до короля Швеции --
все находят здесь приют. Комфорт и впрямь
соответствует качеству ("Палас" -- одно
из самых дорогих мест в Европе), а ресторан
отеля развеял все мои сомнения в отельной
кухне. Быть может, вид из окна лучше лишь в
гастрономическом ресторане Mathis Corviglia на
горнолыжной станции (говорят, здесь продают
больше всего икры в мире, но я лишь на черные
трюфели западал).
Для избранных гостей устраивают ужин в
винном погребе Badrutt's, среди 550 видов вин и 60 с
лишним тысяч бутылок (как обычно, самое
дорогое вино -- приближающийся к 10 тысячам
франков Lafite Rothschild 1900 года -- недавно
откупорил русский). Среди мерцающих свеч и
мотыльками порхающих официантов приятно
пообщаться с сомелье, обаятельным
французом Орельеном Бланом. Пару лет назад
он стал лучшим молодым сомелье Франции, а
сейчас готовится к европейскому конкурсу --
и именно из-за обильного выбора в Badrutt's
приехал сюда из Дижона, где предпочитают
все же родные французские вина. А в Санкт-Морице
есть все, от чилийских до новозеландских.
Обычный же зал ресторана Badrutt's Palace, скромно
называемый Le Restaurant, поскольку отмечен
многими кулинарными гидами, единственный
на моей памяти отельный ресторан в мире, где
показывают оперы. Причем в неплохом
исполнении. Так, в июне здесь прозвучит
моцартовская "Мнимая садовница". Но
лучшие оперы, конечно же, в самом Цюрихе.
Куда мне и было пора. Карамзин называл его
"Цирих"
"С отменным удовольствием подъезжал я к
Цириху, -- пишет автор 'Писем русского
путешественника', -- с отменным
удовольствием смотрел на его приятное
местоположение, на ясное небо, на веселые
окрестности, на светлое, зеркальное озеро, и
на красные его берега..." Сегодня-то
берега застроены -- и неподалеку от того
места, где жил Карамзин, стоит роскошный
отель Baur au Lac. В историю музыки он вошел тем,
что с 16-го по 19 февраля 1853 года Вагнер
полностью исполнил здесь фортепианную
транскрипцию "Кольца нибелунгов",
причем сам играл, напевал, а то и переходил
на прозу (сейчас Baur au Lac знаменит дружбой с
цюрихской оперой, совместно с которой
устраивает оперные балы). Только что
парижское издательство Flammarion выпустило
биографию отеля на немецком, французском и
английском (как только мне книгу пришлют,
расскажу о ней отдельно). Но попал я сюда
скорее случайно: Baur au Lac, вместе с санкт-морицевским
Palace, предлагает гостям единый пакет,
позволяющий неплохо сэкономить: пять дней --
в горах, уикенд -- в Цюрихе. Иначе как
протиснуться в ряды постоянных клиентов,
что останавливаются здесь из поколения в
поколение? Портье их даже по голосам узнают,
когда те звонят заказать номер. А таковых
две трети от гостей.
Разрабатывая собственный голос для будущих
звонков консьержу, я посвятил пару дней
музыке и музеям. Благо от Baur au Lac всюду
близко: до музея Ритберга минут двадцать
прогулки по берегу, до оперы -- десять, а до
Tonhalle и вовсе пять. Концертный зал оказался в
двух минутах от отельного ночного клуба, и
выступают в его старинных стенах (с
неказистым, надо сказать, современным
фасадом) мировые звезды -- от дирижера
Франса Брюггена до скрипачки Виктории
Мулловой. Мне, правда, полюбился утренний
концерт в воскресенье. Он начинается ровно
без четверти одиннадцать, и касса
закрывается минута в минуту: все ж таки
Швейцария, где точны не только часы, но и
люди. Зато как приятно под наливающееся
солнце внимать Баху и Филду, Мартину и
Моцарту! А потом можно пройтись по старому
городу, зайти в дом литературы Strauhof на
Аугустинергассе -- я посмотрел экспозицию о
маркизе-издателе Фельтринелли (том самом,
что "Живаго" опубликовал). А в Helmhaus, где
выставка молодых художников Цюриха, я играл
в настольный теннис и качался на качелях --
это тоже оказалось искусством. Вообще арт-жизнь
в Цюрихе бьет ключом. В выставочные залы
превращают и электростанции (Haus Konstruktiv с
интересными современными экспозициями), и
пивоварни. Причем в последней помещается не
только Кунстхалле с Музеем современного
искусства Migros, но и с десяток галерей и
неплохой книжный магазинчик.
Многие воспринимают Цюрих как город
деловых людей, но редко где еще встретишь в
Европе такую концентрацию культуры на
расстоянии буквально вытянутой руки. Почти
всюду я ходил пешком. Лишь в ту пивоварню на
Limmatstrasse, 270, ездил да коллекцию Бюрле тоже на
трамвайчике навещал. От путей шел потом к
Бюрле вверх, мимо домов и по мостику над
электричкой, потом по проулку, пока не попал
на сверхбуржуазную улицу, составленную из
особняков и "феррари". И тут в одной из
неприметных вилл обнаружил музей, полный
Пикассо и Модильяни, Дюфи и Ренуара, Сезанна
и Гойи. Одного только Ван Гога семь картин, а
Гогена -- пять! Всю эту роскошь Эмиль Бюрле
начал собирать до войны, став обладателем
одной из самых эффектных коллекций. Открыта
она лишь три дня в неделю, включая
воскресенье.
Уже в трамвае я перечитывал Карамзина: "Я
слыхал прежде, будто в Швейцарии жить
дешево; теперь могу сказать, что это
неправда, и что здесь все гораздо дороже,
нежели в Германии: на прим. хлеб, мясо, дрова,
платье, обувь и прочия необходимости.
Причина сей дороговизны есть богатство
Швейцаров". "Приятно, что богатства
здесь не прячут -- ни материального, ни
духовного", -- тщетно объяснял я
контролеру, пытавшемуся выудить из меня
трамвайный билет.
Алексей Мокроусов Домовой #06 (2002-06-01)
<вверх>
|
|
